Версия вторая: Дядя Федор
– Но может же быть и по-другому?
– Может. Жил обычный человек. И звали его дядя Федор. Все как у всех. Жена – привычка, дети – бесы, работа – суть, квартира – крепость, машина – кара, пиво – слабость, дача с грядками и баней – память о родителях, любовница – альтернатива. По субботам дядя Федор уезжал на дачу. В то воскресенье вечером, как обычно, он ехал домой. Надо сказать, ехал он аккуратно, насколько это возможно, по нарвским дорогам. Да и погода. Осевшие сугробы по пояс, а на дороге – воды по колено. Лобовое стекло заляпано грязью – «дворники» не справляются. И кто же знал, что из-за сугроба справа выскочит девчонка. Да он и не видел ее, совсем.
А тут… Только курточка мелькнула перед капотом и все. Он, конечно, по тормозам. Чуть пол ногой не продавил. И вроде удара-то не было, а только и девчонки той не видать. Кинулся вперед, а там она, в луже, живая. Сидит враскорячку, глазенками хлопает, нижней губой трясет – вот сейчас заголосит! Сейчас в рев пустится, и набегут. Ох, набегут – не отвертишься!
Дядя Федор испугался. Очень! Подбежал, присел на корточки. «Как зовут» да «Где болит»? За руки, за ноги подергал, – вроде целы, не хрустит. Куртку задрал, живот пощупал – вроде мягкий. По голове погладил – ни шишек, ни ссадин нет. Ну, цела. Только мокрая, с ног до головы.
– А дальше?
– Вот и он подумал… А что дальше? Ментам звонить – себе дороже. В «скорую» – так на ней ни царапины. Домой отвести? К себе – жена удавит голыми руками. К родителям девочки – так ведь ментам сдадут или денег захотят. У самого таких – двое, на вырост, впроголодь. Отвез на дачу…
– Зачем?
– Успокоиться, ее успокоить… Почему уезжают с места происшествия? Наказуемо. Бессмысленно. Все равно же найдут. Но когда очень страшно, не думают – мечутся.
– Что он делал на даче?
– Зашли в дом, ребенок грязный, мокрый, испуганный…Он отвел ее в баню, чтобы не заболела. Забрал у нее одежду, повесил сушить. Выдал ей мыло, мочалку, полотенце и на помывку. Дверь прикрыл, чтобы не стеснялась, а сам на кухню, – чайку поставить, бутербродов настрогать. Ребенка же покормить надо – ночь на дворе!
– И не насиловал?
– С ума сошли! Вы вообще представляете себе изнасилование девятилетней девочки? У него у самого таких двое, он сам – отец.
– Как же тогда девочка оказалась в колодце?
– Когда он вернулся в баню, ее уже там не было. Убежала от педофила, как в школе учили. Как все дети, через окно. В банях всегда есть маленькое окошко.
– Почему от педофила?
– Ну а кто он? Напал на нее автомобилем. За руки хватает, голый живот щупает, по плечу гладит, в черную машину сажает, везет в баню. И мыло у него ядовитое, и сам он какой-то ласковый. Все уговаривает, успокаивает, чаем напоить хочет. Точно, со снотворным. Один раз даже поцеловал, в голову!
– Неужели она убежала голой?
– Ну так одежда же сушится на радиаторе. Жить захочешь – голым побежишь! Да и бежать-то всего ничего, два лаптя по карте. Дорогу она знает. Они же летом всем ребячим кагалом, сюда купаться бегают. Не зря же канал Теплым называют.
– Голой, ночью, по снегу…
– Дядя Федор тоже глазам своим не поверил…И как она только пролезла в это окошко? Конечно, бросился искать, на машине всю округу объехал. Фарами светил – ближний, дальний. Да только что там увидишь-то, из машины? Всю ночь искал, по полю пешим, по дороге на машине – не нашел. А тут еще и снег из тучи повалил.
– А девочка?
– Она от него пряталась. Маленьким одно спасение – стать незаметным.
– А дальше что?
– Если ее не нашел дядя Федор, это не означает, что ее не мог найти кто-нибудь другой. На той самой дороге, к дому Вари. Или около Ледового холла. Ночью, голой, испуганной, беззащитной, доверяющей своему спасителю. Мы всегда верим тем, кто нас спасает. Тем более голые! И он мог выслушать, пожалеть, приласкать, подумать… И не позвонить в полицию. Тело девочки потом бросить в колодец. А искать будут дядю Федора.
– Значит, по-вашему, дядя Федор не виновен?
– Почему же, а незаконное лишение свободы? До пяти лет, между прочим.
Минус содействие следствию, чистосердечное признание, хорошее поведение… Годика на два потянет!
– Ну если был некий дядя Федор, который не насиловал, не убивал…Почему он не явится с повинной?
– Да кто ж ее примет, эту явку с повинной? Люди четыре года искали, землю рыли. Всю Нарву перекопали, всех перетрусили. В Россию – врагам! – позвонили, унизились! Потратили ресурсы, средства…Одни экспертизы ДНК в Германии чего стоят! А поощрения за раскрытие особо тяжкого – коту под хвост? А клятвенные обещания найти – на ветер? Президент, опять же: дело чести, дело чести! И тут, нате вам, он сам пришел! Сам пришел – значит, не поймали. Явится в полицию – оформят как задержание. Рыли-то по-настоящему, не филонили.
– И как же ему быть?
– Пусть сам думает, как оперов обойти – время его не ждет. Хотя, как вариант… Сначала чистосердечное признание, а уж потом явка с повинной. Пусть сначала обратится в средства массой информации. Мол, так и так все было – у вас, например, в еженедельнике. А уж потом к следователю. Каяться в присутствии адвоката – и на отсидку. По-любому сидеть-то придется.
– Вы сказали, что время его не ждет?
– Если Таллинн спит под одним одеялом, то Нарва и вовсе на одной подушке. Неужели вы думаете, что никто ничего не знает? Свидетели есть всегда. Найти свидетелей порой сложно. Иногда это кажется невозможным. Все по два раза перекопано. Но они есть всегда. Их наличие – во многом вопрос доверия. Это не опер должен верить свидетелю. Важно, чтобы свидетель верил оперу. Сейчас веры нет, к сожалению.
– Почему?
– По-разному…У кого-то у самого рыльце в пушку, не резон ему в свидетелях по судам таскаться. К этому гнилому паровозу пристегнут, не разобравшись, потом доказывай, что не верблюд. Вспомните, сколько под эту тему виртуальные констебли педофилов наковыряли? И не только в Нарве.
Кто-то не придает значения тому, что знает или видел. Ну, лаяла собака в час ночи. Или мужчина спортивного телосложения, чуть выше среднего, лет до тридцати пяти. Ну сумка у него в руках большая, как у хоккеистов. Ну возле Ледового холла, и что? Так это он форму несет – на тренировку, наверное. Спортсмен, морда красная… Здоровый! Ну кто же знал, что на дне сумки могла быть мертвая девочка? И тот колодец злосчастный рядом…
У кого-то нет алиби. Без алиби любой свидетель становится главным подозреваемым.
Это аксиома сыска. Вот я откровенничаю с вами, а у оперов уже ушки на макушке и носы по ветру. С какого такого перепугу разговорился? Ну это они напрасно. Я в это время голландские розы грузил, в Амстердаме. И не один. Плюс тахограф, плюс телефон. Хотя я их понимаю. Все правильно.
– Вы уверены, что свидетель есть?
– Да, уверен.
– Вы его знаете?
– А вот на этот вопрос я не отвечу. Даже прокуратуре. Я ведь нынче уже не служу – не обязан, а статью за недоносительство у нас отменили. Он ведь в любом случае на протокол не согласится. Столько времени прошло. Проще так: на ухо шепнул, по-тихому, и в омут. Ну кому нужны эти подписки – об ответственности за отказ от дачи показаний, за дачу заведомо ложных показаний… Допросы в душных кабинетах, суды на непонятном языке, через переводчика. Затаскают! А что люди скажут, когда узнают? Чего молчал-то столько лет, свидетель ты хренов? Так ведь, за правду, и пострадать можно.
Статья целиком опубликована только в печатной версии газеты.
Подписку на газету можно оформить здесь.
